…И снова об отцах. Точнее, в этой книге, конечно, о детях, которые только теперь стали слушаться взрослых. Помните, как один из современных классиков, уже пятидесятилетним, искал одобрения умершего отца. Во сне, конечно. Мол, я суп ем, папа. Хоть чему-то мать научила, буркнул тот.
В сборнике рассказов Макса Неволошина, живущего в Австралии, отец ничего не говорит. Он попросту, прикрываясь болезнью, «заключил себя как бы в цилиндр из оргстекла, которое со временем становилось всё толще и мутнее». А ведь раньше, бывало, мог двумя пальцами об асфальт объяснить теорию Эйнштейна, и сын испытывал такой же душевный подъём, «как после знакомства с коктейлем «Северное сияние».
Две тысячи томов библиотеки, разгадывание кроссвордов «наоборот», легкая смерть по дороге на кухню попить водички.
И вот теперь герой этой автобиографической саги ищет такого же, близкого, простого и легкого, каких, впрочем, уже не выпускают. Их или уже всех выпустили, как в рассказах Дейча, или просто отпустили в мир иной, где они по-прежнему ходят на работу в свое конструкторское бюро. А чего вы хотели, хорошие инженеры даже на том свете нужны. «Надо же куда-то ходить каждый день, — объяснил Юрий Иванович, — а там обстановка, как родная. Стол дали, компьютер…»
Кстати, речь о совершенно другом Новом свете, если не понятно. Героя заносит в Австралию, а там почти все так же, как здесь. Только ругают не хохлов, а новозеландцев. Тоже ведь соседи. Остальное по знакомому сценарию: «винегрет/оливье, голубцы/пельмени, дешёвая водка… надежда, мой компас земной… и юный Октябрь впереди».
Про Америку из писем и книг мы все знаем. Про Европу тоже — написано и рассказано под Октябрь на кухне немало. А вот как там, в братской Австралии, и зачем аборигены съели Кука — только понаслышке, из магнитофонного надрыва Высоцкого, не больше. Теперь вот, пожалуйста, в книге Неволошина все гораздо подробнее, в невеселых картинках. Поскольку, опять-таки, если про русскую эмиграцию, то аборигенов там негусто. Зато хватает Довлатова, на рубленый стиль которого, позаимствованный в свою очередь у Хемингуэя, иногда смахивает пунктир автора: «Однажды Эдик настрогал серы от спичечных головок. Начинил ею отцовскую сигарету. Сверху добавил табачку, аккуратно притрамбовал. И незаметно вернул в пачку. Жаль я не видел, как папачес закурил эту сигарету».
Поэтому не особо тут интересно про аборигенов, да еще по сравнению с историей о первых джинсах героя, кожаном пальто и канадской клюшке. «Люди выглядели так, будто… — сообщают нам о заморской стране. — Будто вот человек проснулся — а у его кровати свалка разнообразной одежды. И оттуда спросонья вытягивается и напяливается первое, что достанет рука. У многих девиц пальтишки и жакеты были надеты прямо на кружевные ночные сорочки. Ниже — сапоги на массивной платформе. Сперва я подумал, что это шлюхи. Потом решил, что наблюдаю какой-то дикий выкрик моды. И только впоследствии понял: этому народу элементарно до фонаря, чего носить».
И пускай сами бывшие тоже не ахти какие аккуратисты, зато хотя бы закусывают, и еще стихи знают из прежней жизни. «Пастернак меня заинтересовал, хотя большинство его стихов я не понял, — откровенничают в одном из рассказов. — Мандельштам показался немного сумасшедшим. Хлебников — на всю голову». Да и работа у героев этой книги не у всех такая, что «можно говорить, а не мычать», зато понять, каковы земляки, да еще на расстоянии — именно этим и ценны рассказы Неволошина.
И еще этот, отец, память о котором съела рутина новой жизни. Его теперь тоже понимаешь. И Визбора на кухне поешь, и жареную картошку со сковородки, и как впервые увидел свою жену на дискотеке в аспирантском общежитии, рассказываешь новому другу, тоже из бывших. «Интеллигентный человек, завлаб, а одевается хуже Гекльберри Финна, — замечают о нем. — Что за менталитет, прости Господи? Правильно, что от него жена ушла». И пускай не про отца, но все равно не по себе иногда от такой прозы жизни в далекой Австралии. И не потому, что до ужаса похоже на прежнюю судьбу. И что вся лаборатория разъехалась из общего семейного прошлого кто куда. Кто в Америку, кто в Израиль. Один вот даже в Австралию.
Просто в этих рассказах все как бы становится на свои места, читать более одного вредно для здоровья, трехдневный запой гарантирован. Здесь герои заново познают все прелести прежней жизни, где не только непонятные для буржуев «Ёжик в тумане» и Шерлок Холмс со Штирилицем, снятые в Риге, и которую они сами не понимали и не ценили. Кстати, не только в Австралии. «Год назад, в Лондоне, мне довелось пройтись по настоящей Бейкер-стрит. Я испытал сложное чувство. Во-первых, разочарование от убогости оригинала. Во-вторых, гордость, потому что наша Бейкер-стрит лучше в разы».
Самих героев из прошлого, конечно, по-прежнему продолжают не ценить близкие, но сами они видят и воспринимают мир с новой точки зрения. Прицел, что ли, изменился. Или азимут. Словом, без компаса не разберешься. Главное, немало того, с чем уже разобрались, и можно поделиться с теми же близкими.
«Я купил джина, тоника и два пива ему на утро. Дома Юрий подозрительно рассмотрел тоник.
— Это ещё зачем?
— Джин разбавлять.
— Где ты набрался этих буржуйских замашек? Тридцать семь градусов — это ж нонсенс. Всё уже разбавлено до нас".
Оказывается, не всё, и крепости прозе Макса Неволошина не занимать. Настоящей, настоянной, настоятельно рекомендуемой в острых случаях кризиса среднего: уха, возраста и пальца, показанного всем трезвым бедам нового мира. Старого, как свет в окошке на советской кухне.
Макс Неволошин. Шла шаша по соше. — М.: ИП Стрельбицкий, 2015. — 215 с.